пока-пока, ребятки. мне больше нечего вам сказать. этот дневник начал жрать меня изнутри. вы не видите здесь меня, да здесь и мало меня, в общем-то. все это время я пыталась быть настоящей, но обнаружилась проблема - не умею. в этой бесконечной гонке за популярностью я окончательно потеряла индивидуальность. я плачу, говоря все это, ведь слишком много оставлено в этих дорожках с номерами. я не закрываю дневник и даже не исключаю полностью возможности возвращения, но сейчас я не могу продолжать. здесь стало слишком больно. вы были дороги мне. спасибо, что читали. psss. don't be plasticine.
more details душевно так отметили, славно поблевали. никогда - никогда, слышите, детки? - не пейте с apocalypse please., если, конечно, в ваши планы не входит доставка ее домой в полубессознательном состоянии и выуживание ее головы из раковины, в которой она уснет, пока вы будете стирать ее волосы, а также попытки уложить ее на кровать, с которой она неизменно будет норовить уйти на пол. apocalypse please. - "ебучая пьянь" (с) quattro formaggi.
наши маленькие болтливые ротики с кривыми острыми зубками, пожелтевшими от никотина и яда, которым сочится всякий вырвавшийся звук, наши маленькие болтливые ротики забиты гаденькими, сладенькими словечками по самые гланды ай ай ай как нехорошо приличным деткам говорить такие пакости но ротик-то не закрывается, словечки сами наружу вываливаются, блевотиной растекаются по полу а мы радостно плещемся в луже собственной блевотины и стараемся, как бы побольше брызг наделать вот только в один расчудесный денек, мы этой блевотиной и захлебнемся, наши острые язычки раcпухнут - нечем станет дышать 'маленькие циничные сквернословы передохли, отравившись собственный ядом' забавное, должно быть, зрелище да, славный будет денек
личный апокалипсис наступил тогда, когда я поняла, что все, на чьи фотографии я дрочу, либо не подозревают о моем существовании, либо уже умерли, так о нем и не узнав.
мою веру пожрали черви, пока небо тихо плакало ржавостью гвоздей, распявших иисуса, стотонной тяжестью вдавливая в братскую могилу молчания. моей вере закрыты двери церквей, а мне так хочется завыть, сорвав с головы черный платок глухоты, и научиться так истово верить, чтобы вести диалоги с богом, отвечая себе от его имени. мою веру затравили, зашвыряли камнями как самую грязную шлюху. на мою веру таращили пустые глазницы манекены с иконостаса. а мне бы разрыть липкую грязь, а мне бы прямо руками, и закопать в нее сгнившие останки своей веры, окрапить сухой бесслезностью покрасневших глаз, поставить деревянный крест, и приносить иногда цветочки, чтобы помнили.
девочки, девочки полупрозрачные, такие уязвимые. девочки, девочки маленькие анорексичные шлюхи со впалыми щечками. ломают, ломают тонкие пальчики как толстые сигареты, с которых уже пепел стряхнуть нет сил. девочки, девочки с потухшими глазками. принцессы из порнофильмов, они живут в своем сказочном мирке, в пузыре розовой жвачки без сахара, окутанные запахом дорогих бутиков, в пустой капсуле, лишенной жира и калорий. дрожат, дрожат от холода. девочки, девочки на никотиновых батарейках трясущимися ручками разматывают клубки волос из расчесок, ломкими ноготками распутывают каждое утро у зеркала. девочки, девочки с усохшими грудками в панике в панике заедают стресс таблеточками, заливают стресс кока-колой лайт. вот-вот кто-то, проходя по улице, не заметит девочек каблуком проткнет их уютное личное пространство [sugar free, с ароматом клубники] ветер, ветер поднимется раскрошит хрупкие зубки, порвет тонкие запястья, переломит острые коленочки сотрет эфемерные улыбки. девочки, девочки разлетятся семенами одуванчика и увязнут в каком-нибудь облаке. девочки, девочки с рельефными скулами, с пульсом-ниточкой, с ребрами, сломанными кашлем, мне хочется плакать, глядя на них
знаешь, когда-то, когда бессонница еще не сожрала мне глаза, когда-то мне мучительно хотелось написать тебе письмо. длинное-длинное, с россыпью многоточий и судорожно рваными строчками. письмо без начала и конца. я бы написала тебе о птице, что бьется в солнечном сплетении всякий раз при звуках твоего голоса. я бы написала тебе о сломанных дрожью коленках, обо всех задушенных криках, застрявших горячим комком в горле и о прожженной белой пылью носовой перегородке. написала о тонком слое отчаяния под ногтями и о марионетке с обрезанными нитками. я бы написала тебе о потерянных лондонских такси с такими умными, такими печальными фарами. я бы написала, в далеком "когда-то" написала тебе, вот только каждый раз, когда я собиралась это сделать, я начинала думать о твоей верхней губе и о глазах, похожих на грязное дно бассейна, о недокуренной сигарете в твоих дрожащих пальцах и о вкусе твоего имени на языке я думала о твоей дурацкой помаде и об озябших ногах на карнизе. думала. думала. думала. думала и опоздала на несколько лет. все изменилось. прости, Брайан, но мне больше не хочется писать тебе. мне все больше хочется тихо задохнуться ночью, желательно от приступа воспоминаний.
хэй, детки я бы выблевала cвою высосанную из пальца депрессию и замазала ею дырки в ваших венах. но мне так нравится опускаться в ваших глазах, что я бесстыдно путаю cамоуничижение с изнасилованием чужих душ, куда менее заблеванных, чем моя собственная. молчание накрывает вакуумной оболочкой, молчание растекается блевотиной по полу. мне бы вытереть ее лживой искренностью улыбок, но нет, детки, нет, это – пожизненное. когда мир сужается до ширины чужих зрачков, а улыбки сводит судорогой, мне так хочется вырваться из липких объятий отчаяния и захлебнуться немым криком: любите меня любите меня любите меня а вы ткните меня в них мордой и оставьте задыхаться в своем героиновом раю. если бог в самом деле существует, я спрашиваю, какого хера он делал 17 лет назад. если бы он немного подсуетился с апокалипсисом, мне не пришлось бы повсюду таскать за собой свой собственный. тяжелый, сука.
предупреждение: градус минуты был высок. однажды субботним вечером шел дождь, и я вместе с ним. я спросила у трамвая, который час, но трамвай ответил, что трамваи не умеют разговаривать и что мне пора идти сдаваться в дурку. я пошла. но там мне сказали, что в прогнозе погоды передали на завтра апокалипсис и что в дурку больше никого не берут. люди на улицах плакали и убивали себя. а когда поздно ночью я доедала чьи-то мозги с привкусом спермы и асфальта, на котором они лежали, ко мне явился господь бог. мы с ним говорили о мэнсоне и длинных узких кошках. а потом он признался, что любит нас так сильно, что вынужден уничтожить и что библию он написал по укурке. я ответила ему, что он жуткий позер и чтоб он не пиздил цитаты из паланика. бог обиделся и ушел. вместо бога явился мэнсон и заявил, что бог - мудак, но я ответила, что он - достойное творение и бог любит его. мэнсон расплакался, что заставляет меня в глубине души подозревать, что он - настоящее эмо. мэнсон ушел, но вместо него пришел факс с одним лишь словом: "пизда". пока я думала над факсом, ко мне явился брайан молко. мы с ним смеялись над словом "пизда", пока он не умер от смеха. тогда я подумала, что вот он, катарсис. ан нет. наступило утро, и небо было ясным и по радио сказали, что циклон задерживается и апокалипсис переносится на следующую неделю. тогда я закурила и пошла отдирать со стен ошметки молко и доедать свои мозги.
во времена моего детства заборы украшали словом "хуй". времена поменялись. теперь у всех на уме совсем другие три буквы. нынче на заборах пишут: "эмо".