бред из серии рассказов Meds.


In The Cold Light Of Morning

В холодном утреннем свете




In the cold light of morning,

While everyone's yawning, you're high.

In the cold light of morning,

You’re drunk sick from whoring and high,

staring back from the mirrors, a face that you don't recognize…

It's a loser, a sinner, a cock in a dildo's disguise…



В холодном утреннем свете, пока все зевают, ты улетаешь,

В холодном утреннем свете тебя тошнит от разврата и дури…

Стоя перед зеркалом, ты видишь незнакомое лицо,

И это всего лишь маска, за которой скрывается неудачник и грешник…




Тише. Не плачь. Ну, успокойся же. Тише, тише. Вытри слёзы. Вдохни поглубже. Теперь выдохни. Так-то лучше.

Я смотрю на тебя, озарённого скупым утренним солнцем, и у меня щемит сердце. Я смотрю на твои худые плечи, на твои тонкие руки. Такие белые, почти прозрачные… Я смотрю на твои взъерошенные волосы, на твою непослушную чёлку... Твои волосы… Я знаю их запах, я помню, какие они на ощупь. Такие же чёрные, как облупленный лак на твоих ногтях, они оттеняют твою фарфоровую кожу. Я смотрю на твои узкие кисти, на тонкие длинные пальцы… Я помню всё. Я помню, как эти пальцы касались клавиш фортепьяно, таких же чёрно-белых, как ты сам. Я помню прикосновения этих пальцев к коже - лёгкие, едва ощутимые, как поцелуи бабочки. Поцелуи бабочки, оставляющие язвы…

Я смотрю на тебя и завидую солнечным лучам, проходящим сквозь твою полупрозрачную кожу. Лучи ледяного солнца… Такие холодные… как и твои глаза. Утреннее солнце… Оно обманчиво: светит, но не греет. Покрывает кожу мурашками. Наполняет сердце тревогой. Такое холодное, такое непостоянное…Совсем как ты. А я помню всё.

Я помню взгляд твоих глаз. Ледяной, но в то же время обжигающий. Ласковый убийца. Такой холодный, что моя кровь застыла в венах. Такой обжигающий, что расплавил мне сердце.

Я смотрю на тебя, сотканного из противоречий. Такого чёрно-белого. Я смотрю на тебя, такого манящего и такого отталкивающего одновременно. Такого нежного в своей жестокости. Самого невинного среди неискупимо грешных. Самого ласкового из убийц. Я смотрю на тебя, такого божественно прекрасного в своём уродстве. Такого невесомого с невыносимым грузом на хрупких плечах. Такого грязного в своей непорочности. Такого переменчивого. Такого забывчивого. Но я-то всё помню.

Твои губы. Такие нежные, они оставляли шрамы. Твоя кожа. Гладкая, как шёлк, она сдирала мою плоть до костей. Я помню. Помню всё. А ты, ты всё ещё помнишь меня? Моё имя. Мой голос. Мой запах. Ты помнишь?

Я помогу тебе вспомнить. Вдохни поглубже. Не выдыхай. Почувствуй, как лёгкие наполняются промозглым утренним воздухом. Задержи дыхание. Я расскажу тебе страшную сказку.

Я подобрала тебя среди груды ржавых шприцев, дохлых крыс и использованных презервативов. Я дала тебе имя. Это я, я слепила тебя из воска. Твои длинные тонкие пальцы, твои худые плечи. Это я вылепила из горячего, податливого материала твои острые рёбра, твои выступающие лопатки. И ямочку над ключицей, её тоже я сделала. Я слепила тебя из воска и пепла, а ночь отдала тебе свои краски. Ты так и остался чёрно-белым. Лишь в твоих глазах смешались оба оттенка.

Я вдохнула в тебя жизнь, но так и не смогла высосать тот яд, что отравлял тебя изнутри. Ты помнишь? Помнишь, как я целовала твои взбухшие вены, чтобы этот яд никогда больше не попал в твою кровь? Тщетно.

Можешь выдохнуть. Ну как, ты ещё не вспомнил? Этот яд, такой приторно-сладкий на вкус, он оставлял после себя горечь. Отравленный шоколад. Ты не помнишь его вкуса, я знаю. Тебе всё равно теперь. Теперь тебе не важен его вкус, теперь ты просто хочешь раствориться в сладкой пытке этой горечи. Но тогда, тогда всё было иначе. Хочешь, я расскажу тебе об этом? Я ведь помню всё.

Я помню всё до мельчайших подробностей. Я помню тебя, спящего в неестественной, изломанной позе. Твоё тело, облитое жидким лунным светом. Я помню, как смотрела на твои рёбра, вздымающиеся и опускающиеся в такт твоему дыханию. Ты так похож на ангела, купающегося обнажённым в лунном свете, что мне хочется плакать. На ангела с отрубленными крыльями. Ты больше не сможешь летать, я знаю… Теперь ты навеки калека. Я бы отдала целый мир за твои крылья. Целый мир за то, чтобы выкупить обратно твою невинность. Твою чистоту, растоптанную китайцами с сальными волосами, китайцами с одинаковыми лицами. Китайцами, разбавлявшими яд мелом и сахаром, чтобы ещё больше отравить твою кровь. Мне хочется отдать всю свою жизнь, до последней капли, за твою непорочность, погребённую под слоем кокаиновой пудры. Я бы отдала свой последний вдох за то, чтобы твой нимб снова засиял божественным блеском. Нимб, который сорвали с твоей головы. С твоей головы, укрытой терновым венцом.

Ну, тише же. Не надо плакать. Не бойся. Смерти на самом деле не существует, это лишь шаг, один из многих. Необратимый шаг в пустоту…Сглотни слёзы. Тихо, тихо.

Я напомню тебе о том времени, когда ты ещё умел улыбаться. Хочешь? Я ведь помню всё.

Ты спишь, укутанный холодным светом первых солнечных лучей. Я смотрю на тебя, но я знаю, что это не может длиться вечно. И ты уходишь, оставляя свои очертания на смятых простынях. Я помню их. Отпечаток твоих острых локтей и ямочки над ключицей. Я помню вмятину от обрубков твоих крыльев. И ты растворяешься в сигаретном дыме, таешь в холодном утреннем свете. Как мираж. И мне начинает казаться, что тебя и не было вовсе – твоих глаз, твоих губ и мускусного запаха твоей кожи. Но ты оставляешь едва заметные свидетельства своего присутствия… И я вижу твоё отражение, застывшее в чашке с холодным кофе. Я вижу следы твоей помады на коже. Я вижу розу, выжженную на предплечье. Ты помнишь? Помнишь, как тушил об меня сигареты? Нет? А я помню всё.

Помню, как ты вырезал узоры у меня на лопатках. Нежно. Помню, как ты слизывал капли густой, солоноватой крови, стекавшей у меня по спине.

Я смотрю на тебя, такого хрупкого. Я смотрю на тебя, щурящегося от блёклого, скудного света зимнего солнца. Мёртвого солнца. Твои глаза… эти жуткие тёмные тени вокруг них… эти тени хотят отнять у меня пронизывающий лёд твоего взгляда. Твои щёки ещё больше впали. Я смотрю на твои руки… Я смотрю на жизнь, по капле вытекающую из дыр, зияющих на твоих венах. Я больше не смогу заштопать эти дыры, не смогу замазать их воском… Я смотрю на тебя, и у меня щемит сердце. Вдох – выдох. Так просто. Успокойся, и расскажу тебе, как продала свои крылья.

Помнишь? Ты помнишь, как говорил, что мне тебя не понять? Помнишь, как умолял не пытаться понять тебя? Да? Ты помнишь? А помнишь, как целовал мою кожу на сгибе локтя? Помнишь, как плоть обугливалась от твоих поцелуев? Ты забыл, как просил прощения, впрыскивая яд мне под кожу? Ты забыл? А я помню. Я помню, как кровь, отравленная сладкой горечью твоего запоздалого раскаяния, разлилась по венам и глухо ударилась о сердце. Я помню твои тонкие, длинные белые пальцы у себя на запястье. Это я их вылепила, ты помнишь? Я помню, как кровь пульсировала в висках. Я помню твои серые глаза, такие холодные… такие бесцветные… такие… пустые.

Ты помнишь это? Нет? А ведь прошло всего три дня…

Я смотрю на тебя, рассеянно перебирающего мои длинные спутанные волосы. Я смотрю на тебя, дрожащего то ли от холода, то ли страха, то ли от боли, с которой яд разъедает тебя изнутри, оставляя ржавчину в венах. Я смотрю на тебя, и мне хочется плакать. Но я не могу. Я не могу плакать, ведь у меня нет глаз. Ты выжег их своим ледяным взглядом.

Ну, что ты… Не надо. Тише, тише. Осталось немного. Успокойся. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, но только не у нас. Успокойся. Вытри слёзы.

Я смотрю на тебя, такого прозрачного, пронизанного холодным утренним светом. Такого беззащитного в своей защищённости. Такого хрупкого во всей своей твёрдости. Такого мечущегося в своей непоколебимой вере. Такого наивного, такого чистого во всей своей порочности. Я смотрю на тебя уже трое суток.

Бедный, бедный мальчик, ну почему ты меня не слышишь? Успокойся. Не плачь обо мне. Я жива…это тело мёртвое.